Друзья и враги Булгакова в Москве

Попов П.С.

Попов Павел Сергеевич (1892-1964) - философ и литературовед, один из ближайших друзей Булгакова, автор первого булгаковского биографического очерка, созданного в 1940 г. вскоре после смерти писателя, но опубликованного только в 1991 г. П. родился 28 июля (9 августа) 1892 г. в г. Иванове в семье крупного суконного фабриканта Сергея Максимовича Попова (1862-1934). Окончил гимназию, а в 1915 г. - историко-филологический факультет Московского университета, в один год с другим ближайшим булгаковским другом - Н. Н. Ляминым. Оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию. Преподавал в гимназиях, был профессором Нижегородского университета, читал курс логики в московском Институте слова.
По воспоминаниям двоюродной сестры П. А. М. Шуберт: "После революции 1917 года и начавшейся перестройки в СССР всей науки началась перестройка и научной деятельности Павла Сергеевича. От разработки философских проблем гносеологического порядка он стал постепенно переходить на проблемы логики, на литературоведение... Для себя же углублялся в чтение ранних христианских философов (Фомы Аквинского) и философии средневековья (Блаженный Августин)".
С 1923 г. П. работал в Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН). В 1926 г. женился на внучке писателя Льва Николаевича Толстого (1828-1910) Анне Ильиничне Толстой (1887-1954). В 1930 г. ГАХН расформировали. П. был исключен из ГАХН и как представитель "эксплуататорских классов" в сентябре 1931 г. вместе с женой выслан в Ленинград, где работал в Институте русской литературы (Пушкинском доме) АН СССР. В феврале 1932 г. с помощью А. И. Толстой получил разрешение вернуться в Москву.
П. занимался творчеством Александра Пушкина (1799-1837), Федора Достоевского (1821-1881), Антона Чехова (1864-1904), Льва Толстого, Ивана Тургенева (1818-1883) и др., работал над академическим пушкинским собранием сочинений, переводил Платона (428 или 427 - 348 или 347 до н. э.) и других античных авторов. В 1944 г. стал заведующим кафедрой логики в МГУ.
Скончался 31 января 1964 г. в Москве. Похоронен на Ваганьковском кладбище. Автор многих статей и нескольких книг, в том числе вузовского учебника "Логика" (1960) и посмертно изданной монографии "Развитие логических идей от античности до эпохи Возрождения" (1974).
П. познакомился с Булгаковым в 1926 г. и, сразу же оценив булгаковский талант, высказал пожелание стать биографом писателя. П. в 20-е годы со слов Булгакова зафиксировал ряд фактов его жизни и творчества, которые использовал позднее для создания биографического очерка. Эти записи, сделанные по памяти, касаются раннего творчества Булгакова, до "Дней Турбиных" включительно, а также жизни писателя в годы гражданской войны.
Обращает на себя упоминающийся здесь ненайденный пока фельетон того периода: "В революционные годы писал фельетоны. Наиболее выдающийся "День главного врача", где описывается военная обстановка". Возможно, этот фельетон стал первой редакцией рассказа "Необыкновенные приключения доктора".
Интересна и характеристика, данная Булгаковым "Белой гвардии": "Свой роман считаю неудавшимся, хотя выделяю из своих других вещей, так как к замыслу относился очень серьезно". Соотношение повествовательного и драматургического начала в своем творчестве Булгаков сравнил с левой и правой рукой пианиста, подчеркнув невозможность противопоставить одно другому. Писатель признался П. в большом значении снов в своих произведениях: "Сны играют для меня исключительную роль. Теперь снятся только печальные сны. В романе сны построены искусственно. Прямых реальных черт они не отображают".
П. увлекали проблемы творчества и бессознательного. Сохранились рукописи его статей для терминологического словаря ГАХН, так и не увидевшего свет. В статье "Творчество" П. анализировал и творческий процесс Булгакова, явно пользуясь консультациями писателя: "Автопортретный образ Алексея Турбина в романе "Белая гвардия" Булгакова, слившись с фигурой Най-Турса, дал в позднейшем тексте "Дней Турбиных" новый комбинированный образ Алексея, более сложный и структурный, что явствует из сличения текста романа с пьесой. Самые продукты творчества носят на себе отпечаток своего генезиса".
А в статье "Бессознательное" П. в качестве примера "развития творческой фантазии на основе впечатлений, сохранившихся в памяти", привел булгаковскую "Белую гвардию": "Бегство Тальберга в Германию. Сборы. "А потом... потом в комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и еще хуже, когда абажур сдернут с лампы. Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте, пусть воет вьюга - ждите, пока к вам придут". Это место П. связал с воспоминаниями Булгакова о лампе в отцовском кабинете, зафиксированными в беседе с писателем: "Особое значение для меня имеет образ лампы с абажуром зеленого цвета. Это для меня очень важный образ. Возник он из детских впечатлений - образа моего отца, пишущего за столом. Если мать мне служила стимулом создания романа "Белая гвардия", то по моим замыслам образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения". Тогда, в 1926 г., Булгаков уже задумывался над будущим романом "Мастер и Маргарита", где отразились научные интересы отца, А. И. Булгакова - история Христианства, а также проблемы современного Масонства.
Сохранилась довольно обширная переписка П. и Булгакова за 1928-1939 гг. В первом из известных писем от 8 сентября 1928 г. П. писал с Кавказа, имея в виду пьесу "Бег": "Вы сами знаете, как приходится страдать от отсутствия настоящей литературы в теперешнее время, - за прошлый год в театрах не удалось посмотреть ни одной мало-мальски ценной вещи; и вот есть основание предполагать, что в предстоящем году удастся посмотреть одно действительно ценное произведение" (надежды, как известно, не оправдались, поскольку "Бег" был запрещен).
Предметом обсуждения в переписке стало содержание и судьбы пьес "Кабала святош", "Адам и Ева", "Блаженство" и театральной и кинематографической инсценировок "Мертвых душ", равно как и возобновление (после снятия в 1929 г.) "Дней Турбиных". П. блистал остроумием, Булгаков ему не уступал. 28 февраля 1932 г. П. сообщал из Ленинграда: "Вот марксистов тут меньше, чем в Москве, поэтому я об экономических основах Турбинской пьесы и не подумал; на первое представление не успел попасть...". А по поводу "Блаженства" он писал 6 марта 1934 г.: " 2222-й год (время действия в пьесе) меня очень интересует. Я очень люблю и ценю чисто научные прозрения в будущее".
П. имел склонность к сравнительно-литературоведческим исследованиям. 19 марта 1934 г. он поделился с Булгаковым очередным открытием: "Сегодня решил не заниматься - читаю французский роман, заподозрив, что дедушка Толстой недаром его читал, называется он "Une femme genante" ("Стеснительная женщина"), а главный герой Corentin, пропусти букву Т и выйдет недурной русский роман, а Толстой любил qui pro quo (один вместо другого (лат.), в значении путаница, недоразумение)".
Несомненно, от П. с его огромной эрудицией не могло укрыться, что и Булгаков "недаром" читал многие произведения мировой литературы, отразившиеся в его творчестве. В булгаковском письме П. от 25 января 1932 г. отчетливо сквозит пессимизм, вызванный продолжающимся запретом всех пьес и личной драмой - невозможностью встречаться с будущей третьей женой Е. С. Булгаковой и постепенным распадом брака со второй женой Л. Е. Белозерской: "Бессонница, ныне верная подруга моя, приходит на помощь и водит пером. Подруги, как известно, изменяют. О, как желал бы я, чтобы эта изменила мне! Итак, дорогой друг, чем закусывать, спрашиваете Вы? Ветчиной. Но этого мало. Закусывать надо в сумерках, на старом потертом диване, среди старых и верных вещей. Собака должна сидеть на полу у стула, а трамваи слышаться не должны. Сейчас шестой час утра, и вот они уже воют, из парка расходятся. Содрогается мое проклятое жилье... Впервые ко мне один человек пришел, осмотрелся и сказал, что у меня в квартире живет хороший домовой. Надо полагать, что ему понравились книжки, кошка, горячая картошка. Он ненаблюдателен. В моей яме живет скверная компания: бронхит, ревматизм и черная дамочка - Нейрастения. Их выселить нельзя. Дудки! От них нужно уехать самому".
Но это письмо писалось долго - вплоть до 24 февраля. За это время успело произойти одно чрезвычайно радостное для Булгакова событие - возобновление "Дней Турбиных" во МХАТе. Поэтому свое послание он закончил на более оптимистической ноте: "Для автора этой пьесы это значит, что ему - автору - возвращена часть его жизни. Вот и все".
Литературные вкусы Булгакова и П. в значительной степени совпадали. Судя по письмам, оба высоко ставили прозу Алексея Апухтина (1840-1893), оставаясь равнодушными к его поэзии. Это было уже во время смертельной болезни Булгакова. Его последнее дошедшее до нас письмо П. датировано 24 января 1940 г.: "Жив ли ты, дорогой Павел? Меня морозы совершенно искалечили, и я чувствую себя плохо. Позвони!"
Во время болезни друг навещал писателя, а после его кончины вошел в комиссию по литературному наследству. В биографическом очерке, предназначавшемся для так и не вышедшего в свет сборника булгаковских пьес, П. очень точно сказал о Булгакове: "Беспокойный, трудный путь писателя, пройденный с таким напряжением и неоскудевавшей энергией, путь жизни и творчества, на который было затрачено столько сил, работы и душевных мук и который оборвался так рано и несправедливо, дает право писателю на безмятежную оценку его писательского труда и на глубокую и вечную признательность за незабываемый вклад, внесенный им в сокровищницу русской литературы".
Е. С. Булгакова П. и особенно его жену явно недолюбливала, что отразилось в дневниковых записях. П. и А. И. Толстая принадлежали к кругу знакомых Л. Е. Белозерской и через нее познакомились с Булгаковым.
В последнем из дошедших до нас писем Булгакову от 12 декабря 1939 г. П. цитировал из собственного предисловия к выходящему под его редакцией сборника документов "Архив опеки Пушкина": "В связи с юбилеем, как известно, широко развернулась работа советских писателей по созданию новых драматических произведений, связанных с жизнью Пушкина, романов, ему посвященных, и т.п. Однако эти строки, в скрытой форме упоминавшие булгаковскую пьесу "Александр Пушкин", в тексте издания не сохранились, в чем П. признавал и свою вину: "В последний момент цензура потребовала, чтобы в предисловие был включен отдельный абзац о Николае I. Я его сделал, но места оставалось недостаточно, а переверстывать весь том - невозможно. Как быть? Мне говорят: вычеркните лишнее из предисловия. Я отвечаю, что лишнего не пишу. Ну, мы без вас найдем. И вычеркивают вышеприведенные строки. Я возражаю. А мне в ответ: да какие такие драматические произведения о Пушкине вы нашли? Я было хотел назвать то, из чего я внутренне исходил - твою пьесу, да махнул рукой и сказал: делайте, как хотите. А вышло глупо: ведь если кому будет интересна книга, так постановщикам твоей пьесы, и хорошо бы, если бы это было предусмотрено предисловием. А я смалодушествовал". П. не рискнул назвать цензорам имя друга-драматурга, почти все пьесы которого находились под запретом.
Е. С. Булгакова записала 11 июня 1937 г.: "Вечером - Аннушка с Патей Поповым. Случайно пришел Мелик (А. Ш. Мелик-Пашаев (1906-1964), дирижер Большого театра). Аннушка, по своей глупости, решила не ударить лицом в грязь перед Меликом и говорила о "высшем свете" (в связи с "Анной Карениной")... Ругала Немировича за книжку, ругала кого-то, кто описал ее отца, Илью Толстого, кричала "мой отец женился девственником и двадцать лет не изменял жене!"... На Мелика они произвели удручающее впечатление".
Но еще более удручающее впечатление на вдову Булгакова произвел отзыв о романе "Мастер и Маргарита", содержавшийся в адресованном ей письме П. от 27 декабря 1940 г. Здесь вместе с массой комплиментов покойному автору настойчиво проводилась мысль о невозможности публикации главного булгаковского произведения (осторожный П. явно опасался, как бы чего не вышло): "Я все под впечатлением романа. Прочел первую часть, кончая визитом буфетчика к Вас. Дм. Шервинскому (так именовался профессор Кузьмин в одном из промежуточных вариантов последней редакции романа, который читал П. и который до нас не дошел). Я даже не ждал такого блеска и разнообразия: все живет, все сплелось, все в движении - то расходясь, то вновь сходясь. Зная по кусочкам роман, я не чувствовал до сих пор общей композиции, и теперь при чтении поражает слаженность частей: все пригнано и входит одно в другое. За всем следишь, за подлинной реальностью, хотя основные элементы - фантастика. Один из самых реальных персонажей - кот. Что ни скажет, как ни поведет лапой - как рублем подарит. Как он отделал киевского дядюшку Берлиоза - очки надел и паспорт смотрел самым внимательным образом. Хохотал и больше всего над пением в филиале в Ваганьковском переулке. Я ведь чувствую и слышу, как вдруг ни с того ни с сего все, точно сговорившись, начинают стройно вопить. И слова - это прелесть: Славное море священный Байкал! Вижу, как их подхватывает грузовик - а они все свое. В выдумке М. А. есть поразительная хватка - сознательно или бессознательно он достиг самых вершин комизма. Современные эстетики (Бергсон (здесь речь идет о работе французского философа лауреата Нобелевской премии по литературе Анри Бергсона (1859-1941) "Смех" (1899-1924) и др.) говорят, что основная пружина смеха - то комическое чувство, которое вызывается автоматическим движением вместо движения органического, живого, человеческого, отсюда склонность Гофмана к автоматам. И вот смех М. А. над всем автоматическим и поэтому нелепым - в центре многих сцен романа. Вторая часть - для меня очарование. Этого я совсем не знал - тут новые персонажи и взаимоотношения - ведь Маргарита Колдунья это Вы и самого себя Миша ввел. И я думал по новому заглавию, что Мастер и Маргарита означают Воланда и его подругу. Хотя сначала читал залпом, а теперь решил приступить ко 2-ой части после паузы, подготовив себя и передумав первую часть. Хочется отметить и то, что мимолетные сцены, так сказать, второстепенные эпизоды также полны художественного смысла. Например, возвращение Рюхина из больницы; описание природы и окружающего с точки зрения встрясок на грузовике, размышления у памятника Пушкина - все исключительно выразительно. Я подумал, что наш плотниковский подвальчик (квартира П. в Плотниковом переулке, 10/28) Миша так энергично выдрал из тетрадки, рассердившись на меня за что-то. Это может быть и так, но изъял это место Миша, конечно, по другой причине - ведь наш подвальчик Миша использовал для описания квартиры Мастера (и по мнению Л. Е. Белозерской, выраженному в ее мемуарах, плотниковская квартира П. и А. И. Толстой послужила прообразом подвальчика Мастера в окончательном тексте "Мастера и Маргариты"). А завал книгами окон, крашеный пол, тротуарчик от ворот к окнам - все это он перенес в роман, но нельзя было вдвойне дать подвальчик. Словом - уступаю свою прежнюю квартиру. Но вот, если хотите - грустная сторона. Конечно, о печатании не может быть речи. Идеология романа - грустная, и ее не скроешь. Слишком велико мастерство, сквозь него все еще ярче проступает. А мрак он еще сгустил, кое-где не только не завуалировал, а поставил точки над i. В этом отношении я бы сравнил с "Бесами" Достоевского. У Достоевского тоже поражает мрачная реакционность - безусловная антиреволюционность. Меня "Бесы" тоже пленяют своими художественными красотами, но из песни слов не выкинешь - и идеология крайняя. И у Миши так же резко. Но сетовать нельзя. Писатель пишет по собственному внутреннему чувству - если бы изъять идеологию "Бесов", не было бы так выразительно. Мне только ошибочно казалось, что у Миши больше все сгладилось, уравновесилось, - какой тут! В этом отношении, чем меньше будут знать о романе, тем лучше. Гениальное мастерство всегда остается гениальным мастерством, но сейчас роман неприемлем. Должно будет пройти лет 50-100. Но как берегутся дневники Горького, так и здесь надо беречь каждую строку - в связи с необыкновенной литературной ценностью. Можно прямо учиться русскому языку по этому произведению. Вот мои первые беспорядочные строки в связи с новыми страницами творчества М. А., с которыми я имел счастье познакомиться - благодаря Вам, почему и прошу Вас принять выражения моей глубокой признательности".
После этого письма переписка П. с Е. С. Булгаковой прервалась на пятнадцать лет, чему способствовала и "идеологическая" оценка П. главного булгаковского романа. Последнее из известных писем П. Е. С. Булгаковой датировано 21 декабря 1955 г. Из текста видно, что письму предшествовал перерыв отношений (П. благодарил "за внимание и память"), а само оно было ответом на присылку книги булгаковских пьес (М. Булгаков. Дни Турбиных. Последние дни. М.: Искусство, 1955): "Я снова оказался во власти обаяния Миши и его таланта. То обстоятельство, что я впервые читал печатный текст любимых моих произведений, захватило меня целиком: показалось, что вернулись вновь старые времена - как будто ничего не было, я сижу в подвальчике, читаю и сейчас пойду поделиться своими впечатлениями в соседний переулок (когда П. жил в Плотниковском переулке, Булгаков снимал квартиру неподалеку - в М. Левшинском). Какой стиль! Ведь ни одного лишнего слова, а образы вспыхивают как живые при максимально сжатом тексте".
П. не дожил трех лет до первой публикации столь высоко оцененного им романа "Мастер и Маргарита".

Покровские Н.М. и М.М.

Так, врачами, весьма известными в Москве, были братья Варвары Михайловны, матери М. Булгакова, Николай Михайлович и Михаил Михайлович Покровские. Безусловно, и к ним относятся слова Н. А. Булгаковой-Земской о роде Покровских: «Жизнерадостность и свет. Какая-то редкая общительность, сердечность, простота, доброта, идейность и несомненная талантливость». Дядя Коля и дядя Миша — эти имена часто звучат в письмах Михаила Афанасьевича родным. Особое влияние на его становление, видимо, оказал Николай Михайлович Покровский (1878–1942) — один из близких помощников крупнейшего отечественного акушера-гинеколога профессора Владимира Федоровича Снегирева. Гинекологический институт на Девичьем поле, основанный В. Ф. Снегиревым, являлся образцовым учреждением этого типа. Здесь имелись одна из лучших в Москве операционных с рядом технических приспособлений, прекрасные палаты с предметами ухода, специальной мебелью и широкими лоджиями, кстати, впервые в России примененными в больничном строительстве. Не исключено, что при описании в «Мастере и Маргарите» весьма удобной и уютной клиники профессора Стравинского с ее балконами М. Булгаков вспоминал и это гармоничное здание, с устройством которого он, видимо, был знаком.

Ахматова А.А.

Ахматова (Горенко) Анна Андреевна (1889-1966) - поэтесса и литературовед, участница поэтического течения акмеизма, ставшая в 1910 г. женой главы этого течения Николая Степановича Гумилева (1886-1921) (в 1918 г. они развелись).
А. была близким другом Булгакова. Ее сын Лев Николаевич Гумилев (1912-1992), ставший впоследствии известным этнографом, и второй муж, искусствовед Николай Николаевич Пунин (1888-1953), неоднократно репрессировались (Н. Н. Пунин погиб в заключении), и Булгаков помогал А. хлопотать о них, поскольку после своего письма правительству 28 марта 1930 г. считался специалистом по составлению писем "наверх".
А. родилась 11/23 июня 1889 г. под Одессой в дворянской семье отставного флотского офицера. Училась в Царскосельской женской гимназии, как признавалась А. в автобиографии, "сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно".
Первоначально А. как поэт примыкала к символизму, но в 1910 г. вместе с Николаем Гумилевым, Осипом Мандельштамом (1891-1938) и их товарищами по Цеху поэтов избрала акмеистскую ориентацию. В 1912 г. вышел первый сборник стихотворений А. "Вечер", в 1914 г. - второй, "Четки", принесший ей широкую известность и выдержавший за короткое время 10 изданий. В 1911-1912 гг. А. совершила путешествие по Франции и Италии.
С середины 20-х годов советские власти практически запретили публикацию стихов А., что вынудило ее обратиться к литературоведческим штудиям, в частности, к изучению пушкинского творчества. А. доказала, например, что источником "Сказки о золотом петушке" послужила "Легенда об арабском звездочете" из книги американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783-1859) "Альгамбра" (1832). Оттуда же Булгаков взял "живые шахматы", в которые играют на Великом балу у сатаны Воланд и Бегемот.
С 1940 г. и особенно в период Великой Отечественной войны возобновились публикации стихов А., многие из которых носили патриотический характер. Однако в 1946 г. в связи с принятием постановления ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград" творчество А. было осуждено как "упадническое" и вплоть до конца 50-х годов ее возможности публиковаться были весьма ограничены. А. пришлось обратиться к переводам.
В 1950г., в попытке спасти арестованных мужа и сына, напечатала в журнале "Огонек" стихи, посвященные И. В. Сталину. Вместе с тем, в 1939 г. А. была создана поэма "Реквием" - одно из наиболее сильных произведений, на личных трагических впечатлениях отобразившее эпоху террора 30-х годов, а в начале 40-х - гениальная "Поэма без героя", взгляд на эпоху Серебряного века из предвоенных и военных лет.
Только в 1961 г. вышел сборник избранных стихотворений А., а весной 1965 г. ей было присуждено звание почетного доктора литературы Оксфордского университета, в связи с чем летом 1965 г. А. посетила Англию, хоть перед смертью вырвавшись на свободу, о которой всю жизнь безуспешно мечтал обреченный на молчание в СССР Булгаков.
Скончалась А. в Домодедово, в подмосковном санатории, 5 марта 1966 г. от инфаркта и была погребена 10 марта на кладбище в ее любимом Комарове под Ленинградом.
10 мая 1926 г. на литературном вечере в Ленинградской филармонии (сохранилась афиша) Булгаков познакомился с А. Первое упоминание А. в связи с Булгаковым - в дневнике третьей жены писателя Е. С. Булгаковой 10 октября 1933 г.: "Вечером у нас: Ахматова, Вересаев, Оля (сестра Е. С. Булгаковой О. С. Бокшанская) с Калужским, Патя Попов с Анной Ильиничной. Чтение романа. Ахматова весь вечер молчала".
Здесь речь идет о чтении второй редакции романа "Мастер и Маргарита". В этом тексте содержалась гораздо более открытая сатира на советскую действительность, в ту пору уже представлявшая непосредственную угрозу для самого автора. Возможно, А. была встревожена этим обстоятельством и беспокоилась за судьбу Булгакова. Буквально через два дня последовали грозные события. 12 октября Е. С. Булгакова зафиксировала: "Утром звонок Оли: арестованы Николай Эрдман и Масс. Говорят, за какие-то сатирические басни. Миша нахмурился... Ночью М. А. сжег часть своего романа".
Действительно, в сохранившейся рукописи 1933 г. уничтожены отдельные листы, в том числе сцена, соответствовавшая в последней редакции Великому балу у сатаны (вероятно, среди гостей Воланда были какие-то известные политические деятели, изображение которых могло вызвать гнев властей).
В дальнейшем А. чаще всего появлялась у Булгаковых по печальным поводам - в связи с хлопотами за кого-нибудь из арестованных родных или друзей. Так, 1 июня 1934 г. Е. С. Булгакова отметила в дневнике: "Была у нас Ахматова. Приехала хлопотать за Осипа Мандельштама - он в ссылке". Об Осипе Эмильевиче Мандельштаме, сосланном за антисталинское стихотворение о "кремлевском горце" сначала в Чердынь, а потом в Воронеж, идет речь и в посвященной А. записи 17 ноября 1934 г.: "Вечером приехала Ахматова... Рассказывала о горькой участи Мандельштама. Говорили о Пастернаке".
Возможно, здесь имеется в виду разговор Сталина с поэтом Борисом Леонидовичем Пастернаком (1890-1960) о судьбе Мандельштама, который состоялся 13 июня 1934 г. Сохранились воспоминания А. об этом разговоре: "Бухарин в конце своего письма к Сталину (об облегчении участи О. Э. Мандельштама) написал: "И Пастернак тоже волнуется". Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом будет все в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. "Если бы мой друг поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти". Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. "Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?" - "Писательские организации не занимаются этим делом с 1927 года". - "Но ведь он ваш друг?" Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил: "Но ведь он же мастер, мастер?" Пастернак ответил: "Это не имеет значения... Почему мы все говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить". - "О чем?" - "О жизни и смерти". Сталин повесил трубку".
По свидетельству А., Борис Пастернак вел себя нерешительно, потому что опасался: Сталин проверяет в разговоре, знает ли он крамольное мандельштамовское стихотворение. Тем не менее, после разговора Сталина с Пастернаком наказание Мандельштама было смягчено: глухая Чердынь Пермской области была заменена любым городом по выбору, кроме 12 крупнейших. Мандельштам выбрал Воронеж.
В следующий раз А. навестила Булгакова, как отмечено в дневнике его жены, 7 апреля 1935 г., когда "приехала хлопотать за какую-то высланную из Ленинграда знакомую". В этот раз А. остановилась у Надежды Яковлевны Мандельштам (1899-1980), жены поэта, жившей в том же писательском доме (Нащокинский пер., 3/5, впоследствии ул. Фурманова), что и Булгаковы. 13 апреля, согласно записи Е. С. Булгаковой, Булгаков навестил А., причем жена Мандельштама вспомнила, "как видела М. А. в Батуме лет четырнадцать назад, как он шел с мешком на плечах. Это из того периода, когда он бедствовал и продавал керосинку на базаре".
Следующая встреча с А. произошла в трагические для поэтессы дни. 30 октября 1935 г. Е. С. Булгакова зафиксировала в дневнике: "Днем позвонили в квартиру. Выхожу - Ахматова - с таким ужасным лицом, до того исхудавшая, что я ее не узнала и Миша тоже. Оказалось, что у нее в одну ночь арестовали и мужа (Пунина) и сына (Гумилева)". На следующий день с помощью Булгакова А. написала письмо Сталину, которое на этот раз возымело действие: арестованные были освобождены, чтобы вновь подвергнуться той же неприятной процедуре в 1938 г. (Н. Н. Пунину так и не суждено было вернуться из лагеря).
Единственный раз чтение А. Булгакову своих стихов отмечено в дневнике Е. С. Булгаковой 4 июня 1936 г. Почему это было так редко, объясняют воспоминания об А. и Булгакове друга поэтессы писателя Виктора Ефимовича Ардова (Зильбермана) (1900-1976), в чьей квартире она, начиная с 1934 г., неизменно останавливалась, во время своих приездов в Москву: "Анна Андреевна и Булгаков познакомились в 1933 году в Ленинграде на обеде у художника Н. Э. Радлова, и между ними возникла дружба (вероятно, в 1933 г. Булгаков и А. познакомились более тесно, чем во время мимолетной встречи в 1926 г.). Ахматова читала все произведения Михаила Афанасьевича.
А вот Фаина Григорьевна Раневская, близкий друг Ахматовой, в одном из своих писем Маргарите Алигер пишет: "В Ташкенте я часто у нее ночевала - лежала на полу (комната была так мала, что для второго ложа не было места) и слушала "Мастера и Маргариту" Булгакова. Анна Андреевна читала мне вслух, повторяя: "Фаина, ведь это гениально, он гений!". Конечно, Анна Андреевна любила Булгакова не только как писателя, но и как верного друга, на которого она всегда могла рассчитывать...
Булгаков не скрывал того, что не любит стихов, и Анна Андреевна, знавшая об этом, никогда не читала своих стихов при нем. Но Михаил Афанасьевич необычайно высоко ценил в Анне Андреевне ее неоспоримый талант, ее блестящую эрудицию, ее высокое человеческое достоинство. И Ахматова на всю жизнь сохранила свое восхищение Булгаковым-писателем и человеком".
Это восхищение отразилось в одном из лучших ахматовских стихотворений "Памяти М. Булгакова", написанном в марте 1940 г., вскоре после смерти автора "Мастера и Маргариты":
Анна АхматоваВот это я тебе, взамен могильных роз, Взамен кадильного куренья; Ты так сурово жил и до конца донес Великолепное презренье. Ты пил вино, ты как никто шутил И в душных стенах задыхался, И гостью страшную ты сам к себе впустил И с ней наедине остался. А нет тебя, и все вокруг молчит О скорбной и высокой жизни, Лишь голос мой, как флейта, прозвучит И на твоей безмолвной тризне. О, кто поверить смел, что полоумной мне, Мне, плакальщице дней погибших, Мне, тлеющей на медленном огне, Все потерявшей, всех забывшей, - Придется поминать того, кто полный сил, И светлых замыслов, и воли, Как будто бы вчера со мною говорил, Скрывая дрожь смертельной боли.
Это стихотворение А. впервые прочла Е. С. Булгаковой 16 апреля 1940 г., накануне булгаковских сороковин, отметив, как записала в дневнике вдова писателя, мистическое совпадение дат: Булгаков умер ровно через три года после смерти своего друга, писателя Евгения Ивановича Замятина (1884-1937), скончавшегося в Париже 10 марта 1937 г.
Так получилось, что встречи А. с Булгаковым часто были связаны с трагической судьбой поэта Осипа Мандельштама, погибшего в лагере. А. намеренно отразила эту связь и в стихотворении, посвященном памяти Булгакова. Слова "Ты так сурово жил и до конца донес великолепное презренье" восходят к мандельштамовскому переводу строк из 10-й песни "Ада" "Божественной комедии" (1307-1321) Данте Алигьери (1265 - 1321), помещенному в исследовании "Разговор о Данте" (1932 - 1933): "Как если бы уничижал ад великим презреньем". "Великолепным презреньем" наградил Булгаков ад советской жизни, в котором ему, как и А., пришлось пребывать до самой смерти.

Самые интересные места булгаковской Москвы - это Нехорошая квартира, Нехорошая квартира и много других мест. Все эти места мы попытались разместить на единой карте Москвы.